Друкується мовою оригіналу твору

Алевтина Дрозд "Мальчишки с Карантинного"

Девятнадцатого августа 1941 года в Херсон вступили фашистские войска. На площадях и улицах города не было видно ни одного человека, лишь ветер подхватывал и крутил в горячем воздухе сор и бумагу. На окраине города горел крекинг-завод, в порту дотлевало здание речного вокзала. Красные лучи заходящего солнца тревожно скользили по неспокойной глади Днепра, перепуганные чайки метались над его почерневшими водами.
Последний советский пароход «Очаковский канал» покидал осиротевший порт. Судно устремилось на левый берем, чтобы прорваться в Цюрупинск, который удерживали еще советские войска.
Пароход быстро приближался к перебойне — входной части одного из рукавов Днепра. Вдруг сильный толчок. Пароход остановился. Перегруженный морской буксир сел па мель.
— Полный назад!.. Полный вперед!..— послышалась команда капитана. Машина работала на предельных оборотах, но пароход не трогался с места.
А в это время к морскому порту, или, как называли жи-тели города, к Одесской пристани, по Краснофлотской улице уже двигались танки с черными крестами. Судно было как на ладони. Танк, который первым выскочил на набережную, открыл по нему орудийный огонь. Снаряды го свистом проносились над Днепром и глухо рвались в плавнях на левом берегу. Но вот один снаряд продырявил борт парохода, другой разорвался на палубе. На пароходе появились убитые и раненые. Уцелевшие матросы, помогая раненым товарищам, покидали судно.
Женщина и двое мальчишек, которые находились в траншее недалеко от берега, были свидетелями трагедии «Очаковского канала».
— Нужно помочь раненым! - сказала женщина. Словно по команде, выскочили хлопцы из траншеи:
один высокий, стройный, с золотистым чубом и бровями ровными, как стрелы; другой чуть пониже и поплотнее своего друга, с острым взглядом черных глаз. Из-за густой гривы камыша доносился стон раненого.
— Шурка, сюда! - крикнул тот, что был повыше ростом. И парнишки скрылись в зеленых зарослях.
А когда над плавнями легли густые сумерки и дневную духоту сменила вечерняя прохлада, в камышах возле серого деревянного домика, где проживала семья Запорожчуков — Толины родители обслуживали водноспортивную станцию Херсонского моррыбтехникума, — притаилось около двадцати раненых советских моряков. Их нужно было немедленно отправить в Цюрупинск.
И вот возле мостика появился парусно-весельный бот. В нем и разместились раненые. На весла сели Толя Запорожчук и Шура Падалка, сын лесника, который жил тоже в плавнях.
Под покровом ночи мальчишки доставили раненых в Цюрупинск, благополучно возвратились на рассвете, но домой пошли не сразу Их очень интересовал «Очаковский канал». Они осторожно прошли по развороченной снарядами палубе, постояли на капитанском мостике, заглянули в радиорубку. Там их внимание привлек небольшой черный полированный ящик.
— Морзянка!..— обрадовался Толя.— Заберем, пригодится.— Затем по скользкому трапу спустились в полузатонувший трюм. Шура зажег спичку, и мальчишки увидели в отсеках винтовки, гранаты, герметически закрытые оцинкованные ящики с патронами.
— Вот это да! Сколько оружия!..— радостно удивился Толя.
— А что с ним делать?—разочарованно спросил Шура.
— Как что? Выгрузим и запрячем в плавнях... Только бы не пришли сюда фрицы...
Толя был уверен, что в плавнях скоро появятся люди, которые начнут жестокую борьбу с врагом. И это оружие должно попасть в их руки.
На следующий день рано утром Толя и Шура отправились на Карантинный остров, названный так со времен адмирала Ушакова, когда в городе свирепствовала страшная болезнь — чума. На острове тогда были построены специальные бараки для людей, соприкасавшихся с больными; здесь же проходили карантин команды иностранных судов, заходивших в портовой город в низовье Днепра.
На острове у Толи и Шуры было много друзей, с которыми они вместе ходили в школу. И теперь, хоть Толя уже был студентом дорожно-механического техникума, а Шура Падалка работал на судостроительном заводе имени Коминтерна, дружба не прекращалась. Парнишки вместе купались в Днепре, ловили рыбу, играли в футбол.
Толя подошел к низенькому домику, примостившемуся у самого Днепра. Здесь уже несколько лет жил со своей семьей рабочий завода имени Коминтерна Федор Тихонович Чернявский. Толя осторожно постучал в приоткры-тую ставню. В окно выглянула пожилая женщина.
— Фу, перепугали!..
— Добрый день, Мария Григорьевна!.. Петя дома?..
— А где ж ему быть?.. И ты не шатался бы: время-то какое. Ну, уж раз пришел, так заходи в хату...
— Да я не один, с Шуркой.
Женщина махнула рукою: мол, заходите вместе, что с нами поделаешь.
Друзья прошли в небольшую комнату. Петя сидел на железной кровати, а у окна примостился Ленька, двоюродный брат Пети. Петя только что закончил десять классов. Леня был младше на три года, но это не мешало ему считать себя ровней брата.
Толя и Шура рассказали своим друзьям все про «Очаковский канал». Решили как можно скорее собрать всю футбольную команду и посоветоваться, что делать с оружием.
В комнате все очень хорошо знали друг друга, и каждый мог поручиться за товарища.
В этот же день на острове появились фашисты. Не обошли они и хаты, где жил Андрюша, Дунька Запорожчук, двоюродный Толин брат.
— Зашем так много есть парнишка ф дом? — спросил пожилой немецкий солдат в очках, увидев в комнате Анд-рюши несколько мальчишек.
За столом сидел худенький Миша Еременко. Рядом с ним — рыжеватый, с веснушками на носу Шура Теленга, напротив широколицый Миша Деев. Сережа Бабенко — бедовый, вертлявый мальчуган — примостился возле окна. Мальчишки только что выслушали рассказ Дуньки про «Очаковский канал», а Андрюша узнал эту важную тайну от своего друга Пети Чернявского.
— А мы, дяденька, собрались послушать музыку,— без заминки ответил солдату Андрюша.
— О! — воскликнул немец. — Я тоже хочу слюшайт кароший музик...
Дунька быстро пробежал по названию пластинок, поставил нужную на патефонный диск, крутнул ручку, и густой бас запел:
Белая армия, черный барон Снова готовят нам царский трон. Но от тайги до британских морей Красная армия Вcex сильней...
Услышав последние слова, солдат, как ужаленный, подпрыгнул на стуле, схватил пластинку, не дав басу допеть песню до конца, и грохнул ею по столу.
— Ето ошень плохой пластинка, ошень!..— И погрозил Андрюше пальцем. Андрюша опустил голвву, стараясь быть как можно серьезнее, и ответил:
-— А у меня все такие пластинки, лучших нет.
«Гость» сказал что-то солдатам, стоявшим у дверей, и они все быстро вышли из хаты. Мальчишки улыбнулись и, убедившись, что Дунькин фокус обошелся благополучно, снова собрались у стола, чтобы решить, как пробраться на «Очаковский канал» и достать оттуда оружие.
Так совершенно стихийно начала создаваться на Карантинном острове подпольная организация, руководство которой на первых порах взял на себя комсомолец Толя Запорожчук. А вскоре во главе этой группы ребят стал коммунист Антон Павлович Бородин.
Подпольная группа просуществовала недолго, одиннадцать месяцев. Но и за это время мальчишки с Карантинного сделали немало, чтобы приблизить день освобождения своего родного города от немецко-фашистских захватчиков. Они все-таки пробрались на «Очаковский канал», выгрузили все оружие и боеприпасы и запрятали это все в плавнях, в районе Полякова озера. Когда была налажена связь с партизанами, это оружие было передано народным мстителям. Мальчишки устраивали побеги военнопленным. Вносили путаницу в движение немецкого транспорта по городу, переставляя указатели...
Это случилось 22 августа 1942 года. Еще только-только начал брезжить рассвет. Плавни были окутаны синеватой дымкой, над Днепром поднимался легкий туман. Кварталы города были безлюдны.
Но не спали палачи херсонского гестапо. Они готовились к очередному черному делу, к очередному страшному преступлению. Гестаповцы должны были сегодня расстрелять и повесить по сути дела детей.
Перед смертью юных патриотов согнали в подвал. У них оставалось жизни всего-навсего одна ночь. На голом цементном полу в изорванной одежде, измученные пытками и голодом, сидели и лежали: Толя, Андрюша и Федя Запорожчуки, Петя и Леня Чернявские, три Шуры — Рублев, Падалка и Теленга, два Миши — Еременко и Деев, Сережа Бабенко, Толя Тендитный — самый младший из двенадцати.
О чем только не говорили в эту ночь друзья! Обо всем. Ребята вспоминали школу водников, где училось большинство из них; вспоминали широкий приветливый Днепр, который уже никогда больше не увидят; вспоминали до боли родные лица матерей, их натруженные руки, что умели так нежно обнимать своих сыновей.
Все вспоминали, обо всем говорили, но только не о смерти. Это страшное видение они старались отогнать от себя всеми своими силами, чтобы не смалодушничать в последний момент. Ведь они уже не раз смотрели ей в глаза после того, как их предали. И тогда, когда их мучили допросами, не давая спать; и тогда, когда пытали, заставляя ложиться на табуретку лицом вниз, а над ними свистела плеть и каждым ее ударом хрипел голос гестаповца:
— Скажи!.. Скажи!.. Скажи!..
И тогда, когда кормили арбузными корками вместо хлеба и баландой из шелухи пшена и мышиного помета...
Нет, они будут смотреть палачам в глаза прямо, пусть в их взглядах убийцы прочтут смертный приговор для себя...
— Умираем за Родину! — в последний раз раздался голос Анатолия Запорожчука.
— Прощай, мама!.. Прощайте, товарищи! — крикнул Петя Чернявский, когда палач выбил из-под его ног подставку.
К виселице прорвалась Петина мать. Она обхватила еще теплые ноги сына. Гестаповец ударил ее прикладом автомата, женщина упала, потеряв сознание.
Толпа не выдержала, дрогнула. Кто-то закричал:
— Изверги!.. Кого вешаете?.. Детей!..
И закипела гневом Суворовская. Гул возмущения все нарастал и нарастал. Палачи, испугавшись народного гнева, вынуждены были немедленно снять трупы...

Алевтина Дрозд. Мальчишки с Карантинного.
Баллада

Светлой памяти юных патриотов Херсона Толи, Феди, Андрюши Запорожчуков, Пети и Лени Чернявских, Шуры Рублева, Миши Деева, Миши Еременко, Шуры Падалко, Сережи Бабенко, Шуры Теленги и Толи Тендитного посвящаю

Сверкали росы в утренней тиши,
Спокойно волны у коряг плескались.
Шептались меж собою камыши
О том, как здесь мальчишки собирались.
И как о мести разговор вели,
Как о победе спорили, мечтали;
О том, как строго плавни берегли
Их радости, надежды и печали.
Позарастали ерики травой,
Склонило время ивы над водою,
И бывшей партизанскою тропою
Идет охотник. Небо голубое.
Ликует солнце. Оводы снуют.
Лягушки на кувшинках, как на пляже...
Товарищ, задержись! Постой-ка тут!
Послушай, что камыш тебе расскажет.
Послушай и другому передай
Все, что узнаешь нынче не из книжек;
Поведай про степной привольный край
Про земляков, про подвиги мальчишек.
Много вод утекло в Днепре,
Затянулись туманом дали.
И тогда в садах на заре
Птицы весело щебетали.
Так же солнце вставало в срок.
Посылая лучи привычно;
Так же плавни будил гудок
Пароходный, басистый, зычный.
Только остров уже не тот,
Огородов здесь нет в помине,
Вырос новый большой завод,
Где когда-то желтели дыни.
И хатенки лепились в ряд,
Палисадами в Днепр сползая;
И встречала волна ребят,
Брызги под ноги им бросая...
Их было двенадцать
Смешливых, серьезных,
Спокойных, задиристых
И озорных.
Мечтали они о морях и о звездах,
О горных вершинах,
О тропах лесных.
Футбол и рыбалку любили мальчишки.
И в плавнях любили
Ходить по весне.
Читали запоем
Военные книжки,
Чапаев к парнишкам являлся во сне.
А юность стояла уже на пороге,
И в двери стучала: «Иду, принимай!»
Сулила мальчишкам
Большие дороги,
Любую по силам
Своим. Выбирай.
Но вдруг над страной прозвучало: «Война!»
Нет слова зловещей, страшней на планете,
Надвинулась тучей свинцовой она.
Нежданно нагрянула к нам на рассвете.
Еще не сдавал свою вахту покой
И луч не успел постучать еще в ставни,
Туман поднимался над тихой рекой,
Росой умывались днепровские плавни.
Желтели хлеба на широких полях,
Баштаны в бескрайних степях зеленели,
Ремни приводные шуршали в цехах...
И многого люди в то утро хотели.,
Еще неизведанных столько дорог!
И дел непочатых на море, на суше...
Мать к сыну подсела, шепнула: «Сынок!
Неладное что-то творится, послушай.
Откуда быть грому — не видно грозы,
И солнце не в тучи садилось под вечер.
И соль материнской горючей слезы
Упала на теплые Толины плечи.
Гудит земля. Палит песок.
В испуге голубь вьется.
Идут составы на восток,
Враг к Приднепровью рвется.
Уборку нив огонь ведет,
Хлеба под корень косит.
И ветер гарью обдает
Сады, дороги просек.
Тревожно тучи вдаль бегут
И фронт к Днепру — все ближе.
Нет никого на берегу,
Лишь волны берег лижут.
Тоскливо краны смотрят ввысь,
И чаек крик отчаян...
У Пети в доме собрались
Мальчишки- островчане.
Серега, Федя-весельчак,
Три Шуры. Миша. Толя...
Команда дружная «Спартак»,
Товарищи по школе.
Сидят, молчат. Сжал кулаки
Душа ребят — Андрюха.
И слышно — вправо от реки
Снаряды рвутся глухо.
А город словно вымер весь,
Притихли даже птицы...
«Быть может, завтра будут здесь,
На карантинном, фрицы?»
Подумал Петя и сдавил
Виски до боли.
Еще недавно он зубрил
Плюсквамперфекты в школе.
Он стать геологом мечтал,
Забраться в глушь куда-то...
Со стула Толя резко встал: —
Послушайте, ребята!
Он смотрит прямо всем в глаза,
Не любит слов-пустышек.
И если Толя что сказал, —
Закон для всех мальчишек.
Ведь он студент, и говорят,
Им техникум гордится...
И стали сразу у ребят еще
Серьезней лица.
— Чтоб не случилось, я — не трус!
Даю вам в этом слово...
Фашистам буду мстить, клянусь!...
И стало тихо снова.
Лишь стук сердец слышней, слышней,
Во взглядах гнева вспышки.
И в напряженной тишине
Все поднялись мальчишки:
Мстить ненавистному врагу
Везде, где только можно...
Темь за окном на берегу
Ложится осторожно...
— Ребята! — Ленька вдруг сказал,
Все обернулись к Лене. —
Вчера «Очаковский канал»
Подбит врагом в затоне.
Я видел в трюме пулемет.
Винтовки и гранаты...
В затон со мною кто идет?...
Все поднялись ребята.
Тревожной мглой спустилась ночь,
Камыш дышал неровно.
И каждый думал: чем помочь
Стране в беде огромной?
За окном сапог тяжелых топот,
Наглый смех, огонь и дым густой.
Движется арийская Европа
По булыжной пыльной мостовой.
Улицы знакомые безлюдны,
Мрачен вид широкого Днепра.
А в затоне за работой трудной
Вся команда с ночи до утра.
Спрятано пять ящиков патронов,
Спрятаны винтовки в камышах... —
Хлопцы, выбираться из затона
В одиночку, тихо, не спеша!
Чтоб никто нас на Днепре не встретил,
Тайну строго-настрого хранить.
Тишина. Лишь чуть колышет ветер
Паутины золотую нить...
Прострочил пулемет ствол акаций,
Ранил тяжко черешню снаряд,
Не легко будет вновь одеваться ей
В бело-пенный ажурный наряд.
Красоваться в саду именинницей,
Вешним соком плоды наливать,
Но она непременно поднимется.
Чтобы вновь по весне зацветать.
По утру засверкает излучина,
На рыбалку промчится пострел.
А покуда черешня измучена,
Неухоженный сад запустел.
И камыш сиротливо колышется,
Заунывен у ветра напев.
Пароходных побудок не слышится...
Но народа все яростней гнев.
За столом офицер в наградах,
Перед ним — из блокнота лист.
Словно только сейчас с парада
С подбородком двойным фашист.
А в дверях человек из местных,
По-лакейски угодлив, тих.
— Вам порядки наши известны?
— Да, полковник, я знаю их.
Офицер улыбнулся. — Лестно.
Впереди у нас много дел...
Головой указал на кресло,
" Бывший» русский на край присел.
Изогнулся свиной сосиской
И сплошное вниманье весь.
— Посмотрите вот эти списки,
Может быть, кто пропущен здесь.
Рук рабочих нам не хватает,
Мы отсюда их будем брать...
Словно маоло, Иуда тает:
Как соседей ему не знать!
Среди ночи спроси — ответит,
Где какая семья живет...
Шурка, Ленька, Серега, Петька...
Мишки с Толькой недостает.
Смотрит наци глазами рыбы,
Повелительный тон исчез.
— Скажет нам молодежь спасибо:
Дойчлянд — это и есть прогресс!
Вот в улыбке кривой расплылся.
«Гость» не сводит с фашиста глаз.
Вот в карман он полез, порылся
И листок протянул: — Для вас.
Комсомольцев на всякий случай
На заметку я тоже взял...
Немец вытер очки получше.
И поближе к окошку стал.
За окном опуcтился вечер,
На дороги ложился мрак...
— Вы свободны...
Ссутулив плечи,
Мышью за угол шмыгнул враг.
На заборах висят приказы,
А в приказах — тюрьма, расстрел.
Всем повестки вручили сразу.
Только день проглянуть успел.
Просыпался притихший ветер,
Начинала волна плескать...
Что же делать!.. Как жить на свете?..
Где защиты себе искать?...
Покоряться судьбе? Сгибаться?..
Горький хлеб на чужбине есть?..
И решили друзья остаться,
Кто как может, но только здесь.
Чтоб родная над ними крыша,
Чтобы жить, не кривя душой...
На завод поступили Миша,
Толя маленький и большой.
А Андрюха, и друг Серега...
На фашистов работать?.. Нет!
Осмотреться бы немного,
А потом?.. А потом секрет...
Нынче солнце опять палит,
Пот ручьем по спине струится,
И песок на зубах скрипит,
Суховей не на шутку злится.
И на этой вот на жаре
С непокрытыми головами
Наши пленные во дворе
На заводе меж стапелями,
— Пошевеливайся, живей!
Надзирателя голос слышен.
У забора притих Андрей,
Сероглазый тихоня Миша.
Надо сделать им здесь подкоп,
Чтоб забрать котелки пустые,
Надо сделать умело, чтоб
Не заметили часовые. Мама
Мишина из пшена
Наварила немного каши,
Говорила она вчера:
— Пухнут с голоду люди наши.
Вытирают мальчишки пот,
Вдруг — шаги все слышнее, ближе.
По тропинке сосед идет,
Поравнялся с Андрюхой, с Мишей.
«Козью ножку» сосед скрутил,
Не спеша подошел к ребятам.
Это он у них в школе был
До войны пионервожатым.
— Чем вы заняты тут, друзья?
Растерялись на миг мальчишки.
— Да ничем... да вот он... да я...
— Не смелы ли вы, хлопцы, слишком?
На Андрея взглянул хитро,
Тронул за руку осторожно,
А потом произнес: — Добро!
На меня положиться можно...
И никто не знал из ребят,
Что сосед их Антон, Антоша,
Три недели тому назад,
С самолета был в плавни сброшен.
И что вечером грозовым
Незаметно пробрался в город,
И что вместе работать с ним
Мальчуганам придется скоро.

* * *

Прощался со степью,
Закат, догорая,
Взбегала волна
На холодный песок.
И вот на заборе
Листовка, другая —
И меткая пуля —
Фашисту в висок.
А в плавнях, где делает
Конка колено,
Винтовки, гранаты,
Патронов не счесть.
А в плавнях бежавшие
Ночью из плена,
Их надо одеть,
И дать что-то поесть.
И плавни хранили
Надежно и строго
Все тайны мальчишек,
Их горе и гнев.
И стали мальчишки
Взрослее немного;
В ребячестве, в детстве
Побыть не успев.

Умолкли звонкие чижи,
Прохладный воздух чист,
И с осокоров в камыши
Слетает блеклый лист.
В завороженной тишине
Он падает, кружа...
Эх, хорошо бы в курене
На сене полежать!
Да помечтать о том, о сем
Под мерный плеск реки.
Но не затем осенним днем
Сошлись тут пареньки.
Не для забавы их собрал
Сегодня Толя здесь.
Поправив кепку, он сказал:
— Ребята, дело есть!..
Над озером калины пыл
М ветерок сквозной...
— Вчера к Антону приходил
От партизан связной.
Просил винтовки передать
Еще известно им:
Автоколонна выступать
Готовится на Крым.
Допустим, хлопцы, или нет!..
Ответа Коля ждет.
— Не выступят фашисты,
— Их номер не пройдет!...
Раздались тут же голоса
В руках мальчишек зуд.
А в синем небе паруса
Плывут, плывут, плывут.
Карманы, полные гвоздей,
Дорога нелегка,
Ночь, опускайся поскорей,
Спрячь звезды в облака!
Густою мглою помоги
В тревожный поздний час,
От пуль парнишек сбереги,
Укрой от вражьих глаз.
И вместо матери родной
Дыханием согрей...
Крадется Федя стороной,
За ним Сашок, Сергей...
И вот мальчишки у машин,
Машин не сосчитать.
Надрез — и гвозди в теле шин
Один, четыре, пять...
А ночь глуха. Дома, сады —
Окутано все тьмой.
Теперь подальше от беды
В сторонку — и домой.
В окно глядит уже заря,
Скорее бы заснуть...
С рассветом двинулась, ревя,
Автоколонна в путь.
Берет с трудом подъем крутой,
Моторов тяжкий вздох.
Вдруг на машине головной
Прокол всех четырех.
На дверцу враг нажал плечом,
В глазах его вопрос.
А позади еще, еще
Шипение колес.
Стоять машинам нынче здесь,
Фашистов сорван план.
И снова ночь, и снова есть
Дела у мальчуган.

* * *

Луны не видно: в облаках.
В ушах от ветра свист.
Застыл у склада на часах
Сухой, как жердь, фашист.
Он устремил на небо взор,
И что-то шепчет он...
Ворота заперты. Забор
«Колючкой» обнесен.
А в стенке задней, со двора,
В заборе старом есть
Доской прикрытая дыра...
— Ну что ж ты, Шурка, лезь...
Чуть слышен шепот у стены.
Упала ночь к ногам.
Уже мальчишки не видны,
Уже мальчишки там.
В карманах пакля и бензин,
И спички под рукой.
— Давай концы! — шепнул один.
— Сейчас! — сказал другой.
— Плесни бензинчика еще!..
Теперь айда назад!
Пылает пакля горячо,
Горит немецкий склад.
Он вспыхнул факелом в ночи,
Он виден всем сейчас...
А утром комендант строчил
Очередной приказ.
И вновь ругал проклятый край,
Где все наоборот. А Петя с
Шурой пили чай,
Им скоро — на завод.
К столу отец Петра подсел:
— Ну как дела, сынок?..
Ты слышал, снова склад горел,
И кто бы это мог?..
И кто бы ни был — молодец!
Советский гражданин! —
И я так думаю, отец, —
Ему ответил сын.
Клены отшумели,
Полетел камыш,
Намели метели
Снег на ребра крыш.
Винограда лозы
Иней побелил.
О таких морозах
Старожил забыл.
Продувает ветер
Плавни ночь и день.
А у Толи с Петей
Шапки набекрень.
Что им, хлопцам, стужа!
Ветер? Пустяки!
Отыскать им нужно
Кабель у реки.
Телефонный кабель,
Подорвать его.
Не случилось как бы
Только ничего.
Враг бы не заметил,
Свой не помешал...
Разве раньше Петя
Не был в камышах?
Иль случилось мало здесь ночей
Встречать? Почему же стало
Сердце так стучать?
Тише, сердце, тише,
Успокойся, друг!..
На полянку вышел,
Посмотрел вокруг.
В стороне Андрюха
С миною в руке. Осторожней,
Духа, Смерть невдалеке.
Рядышком: «Авось-ка
Повезет мне здесь...»
— Хлопцы! — крикнул Ленька,
Вот он, кабель, есть!
Ну, кончайте, фрицы,
С Крымом разговор!..
Надо торопиться.
Бег у ночи скор. Подложили мину
С мастерством солдат, И от мины длинный Тянется шпагат.
Тянется к ребятам,
Где они лежат.
Духа с Ленькой рядом,
Взрыв в руке зажат. Он в руке у Лени.
Ну, пора. Рывок... Что? Андрюша стонет
И в крови сапог?..
— Что с тобою, Духа?
— Ничего. Пустяк...
Только в горле сухо,
В голове не так.
Уплывают лица,
Все слабее стон...
Через день в больнице
Лишь очнулся он.
Смутно и тревожно
Начал вспоминать.
Нет, никто не должен
Ничего узнать!
Вот он приподнялся,
Посмотрел в окно,
Скажет: подорвался,
В плавнях мин полно.
Скажет: за дровами
Ездил он в затон...
А сейчас бы к маме
Так прижался он!
И сказал бы: «Мама!
Я теперь другой.
Как тебя я, мама,
Огорчал порой.
То дерзил, бывало,
То назло молчал.
Как ты уставала, Я не замечал...
Слезы?.. Не похоже...
Просто я ослаб.
Нет ноги, ну что же,
Голова была б...»

* * *

Шли дни и недели,
Метели метались,
Скрипели натужно
Кусты у реки.
А склады горели,
А мины взрывались,
В цехах выходили
Из строя станки.
И снова весна,
Только лютая, злая,
Свирепствует яростно
В городе враг.
И вот над заводом
Под Первое мая,
Как вестник победы,
Как вызов — наш флаг.
Скворцы распевают
Над крышей соседней,
Луч солнца старается
Тучу пробить...
Была та весна
Для мальчишек последней,
А как же хотелось На свете им жить!
Где жаркое солнце
И плавни так близко,
Где Днепр по-особому
Ласков, красив...
Их предал тот самый,
Что гнулся сосиской,
Что камень за пазухой
Долго носил.
Аресты и обыски.
Толю забрали. И руки сковали
Ему палачи.
Всю ночь на цементе
Лежал он в подвале,
А сердце стучало: «Крепись и молчи!»
Потом к Толе бросили Петю и Леньку...
Хотел приподняться, Но не было сил.
Последним на смерть
Привели его тезку.
Он был пионером,
Он галстук носил. Мальчишки лежали
И не было стона. В ушах: «Говори!»
Плети яростный свист...
А возле лимана
Схватили Антона,
Добраться к своим
Не успел коммунист.

* * *

Плескались волны в утренней тиши,
Туман подернул легкой дымкой дали.
Шептали быль густые камыши
О том, как патриоты умирали.
Они молчали. Страшное сбылось.
В глаза убийцам все смотрели прямо,
Лишь у кого-то только сорвалось,
Совсем по-детски, ласковое: «Мама!»
Потом качнулись тополь, серый дом,
В последний раз обдал мальчишек ветер...
Случилось это все в сорок втором,
Случилось летом, рано на рассвете.
Позарастали ерики травой,
Склонили ивы головы устало...
Ты входишь в школу — и перед тобой
Портреты тех, кого давно не стало.
Кто отдал жизнь, чтоб жить тебе и мне,
Кто не хотел с неволею мириться...
Висят портреты в школе на стене —
Веселые, задумчивые лица.
Вглядись в мальчишек и запомни их!
Им по пятнадцать и шестнадцать было.
Лишила жизни пуля восьмерых,
Жизнь четырех петля остановила.
О них в стихах сегодня говорят,
Их прославляет песенное слово,
И носит имя не один отряд
Еременко, Тендитного, Рублева...
И пусть года проходят чередой,
Другие дети пусть листают книжки,
Но сохранятся в памяти людской
Навечно с Карантинного мальчишки.
 

Источник: Херсонская городская Книга памяти. Т.2. - Херсон, 1995. - С.62-76.