Олександр Глібович Бутузов "Свет вечерний. Стихотворения."
Зміст
КОСМИЧЕСКИЕ ПРОВИНЦИИ
* * *
Возможно, где-то есть неведомые страны,
Голубизна лагун, пустыни, миражи –
Здесь, в маленьком дворе развешены туманы,
А сплетня и скандал разнообразят жизнь.
Из каждого окна выглядывает Яго,
И перечень грехов – заученный устав.
Для сильных он – игра, для малодушных тягость,
Для слабоумных – словно Господа уста.
У девочки щенок – игрушка и охрана,
Он радостно визжит и падает ничком.
И капельки воды из дворового крана,
Как милости судьбы, он ловит язычком.
А ночью от куста мечтательной сирени
Исходит аромат, что, как наркоз, тяжёл.
И бродят спящих душ отброшенные тени.
И вещий свет луны непоправимо жёлт.
* * *
Стоит небес осенних шапито
Над городком, в котором все знакомы
И, соблюдая сговора законы,
Надели те же самые пальто.
Хлороз притихший город поразил:
Желтеют листья, лица и афиши.
Река морщит, напоминая шифер,
И ёжится под взглядами разинь.
Не защищает улицы редут.
И домики похожи на сторожки.
Любовь и смерть встречая по одёжке,
Слепые люди в дом к себе ведут.
Здесь девочка в немыслимой глуши
Растет, неудержимо хорошея:
Косая прядь, изогнутая шея,
И яркий взгляд слезой не затушить.
У города за каменной спиной
Окраина язвительно судачит.
У девочки же – фабула удачи,
Да и сюжет судьбы совсем иной.
Осенний ветер, путаясь в плюще,
Протягивает зябкие ручищи.
Мы слово истины напрасно ищем,
Оно не существует вообще.
Но есть другие виды волшебства
И в них таится истина немая:
Бессмертие у Бога отнимает
Посланница из вечности – трава.
Красавица, подросшая уже,
Достойна кисти старого да Винчи –
Пришельца из космических провинций,
Оставшегося мальчиком в душе.
* * *
Мы быть счастливыми хотели,
Манил нас облачный Парнас,
Но жизнь в неподходящем теле
Реинкарнировала нас.
Других краёв аборигены,
Не ощущая дух земли,
Мы знали: нас шальные гены
Сюда напрасно завели.
Гром закатился под ограду,
Вспугнув взъерошенных синиц.
И мир из капелек и радуг
Дрожал на кончиках ресниц.
А под навесом – иммортели
Стояли в мелочной красе.
Мы быть счастливыми хотели,
Но не умели быть как все.
СВЯТОЕ ПИСАНИЕ
Кривобокий раввин Шагала
(Нам его испугаться впору),
Как шашлык на толстых мангалах
Осторожно вращает Тору.
Время – потный старик в исподнем,
Заперев нас в пустых клетушках,
Помогает весь мир Господний
Перематывать на катушках.
В строчках Торы – упругость плети,
Буквы – словно рожки улиток.
Заблужденья и сны столетий
Завернулись в шершавый свиток.
Мудрецы без умысла злого,
Новой – старую мысль стирая,
Не нашли последнего слова,
За которым – молчанье рая.
Наливается влага взгляда
И мечтой, и печалью древней.
А тимпаны и флейты ада
Всё назойливей и напевней.
Не страшат раввина ни сроки,
Ни бесовское наважденье:
Ведь не только он кривобокий,
Но ещё и глухой от рожденья.
* * *
Готовится парад планет
И солнце космы разметало.
Любовь поспела, как ранет,
И тоже с привкусом металла.
Сбивая с веток горсти слив,
Вздуваем ветром, как гардина –
Прошёл короткий ливень, слив
Печаль и свежесть воедино.
Уже причалили дома
К неровной кромке тротуара.
В потоке мутном компромат
Плывёт листом газеты старой.
А у поэта – свой резон:
Он, горделивый и безмолвный,
Пьёт электрический озон,
Чтобы казаться братом молний.
СЧАСТЬЕ
Между скромной Девою и Овном,
Не надеясь на людскую милость,
В бесконечном сумраке любовном
Существо земное притаилось.
Небосвод кружил неторопливо.
Спящий город продувало ветром.
Во дворе поскрипывала слива
И крестила дом кривою веткой.
В темном доме, прячась в интерьере,
Нам часы призывно прозвонили.
И тянуло из открытой двери,
Как из детства, запахом ванили.
Ты была мгновенным силуэтом
На слепящем фоне синих молний.
На веранде злою силой этой
Шелестящий воздух был наполнен.
И, пугаясь шумного Ваала,
Под окно сошлись кусты сирени…
Существо, что нас интриговало,
Обернулось строчкою в катрене.
Мы узнали, правду постигая,
Счастье к нам слетевшее – не птица:
На ладонь упала, обжигая,
Вечности случайная частица.
LUCE LUCIDIOR1
Тернистый путь нас не привёл к покою,
И мало радости, что мы уже в Тобоссо:
Здесь на столе – остывшее жаркое,
Вино стекает с медного подноса,
В зубах у кабальеро – похитоса,
А для утех – служанка под рукою.
Стоит невылитое мыльное корыто.
А на верёвках в низкой галерее
Развешены сорочки сеньориты.
Но где она, что происходит с нею? –
Не отыскать нам юной Дульцинеи,
Ведь мы не рыцари, а сибариты.
Вино допито. Девка, на ночь глядя,
В шелка и бархат госпожи одета,
С кривой спиною и огнём во взгляде
Приходит в сон нетрезвого поэта –
И будет до рассвета Дульцинеей
К его большой удаче и досаде.
А по утру, когда нам будет скверно,
Мы примем массу правильных решений,
Но, похмелившись кружкою сотерна,
Постигнем смысл волшебных превращений:
Ведь жуткий мрак вселенских прегрешений –
Господний свет, что сжат неимоверно.
ТРАНЗИТ
Вокзальное табло – с приметами склероза,
Но вечера приход никем не оспорим.
Две тётки у ларька расхваливают розы,
Которым жизнь продлил аптечный аспирин.
Калека без ноги, измученный протезом,
Соединился с ним в скрипучий механизм.
И, до краёв души наполнившись протестом,
Долил ещё сто грамм в несложный организм.
За долгих тридцать лет отсидки в душной кассе,
Кассиршу допекли и астма, и прострел.
В то время, как её сосед и одноклассник –
Герой девичьих грёз – почти не постарел.
И кажется, когда в ночи грохочет скорый –
Он, чтобы нас забрать, сейчас притормозит…
Но ни в одном окне не шелохнутся шторы –
Там спят и видят сны, надеясь на транзит.
Там утром проводник с лицом, черствее корки,
Разносит по купе, предчувствуя финал,
В стаканах лунный свет и в синенькой обёртке
Натянутых бесед несладкий рафинад.
Мы остаёмся здесь, где привокзальной прозы
Знакомая тщета похожа на уют,
Где тётки у ларька одни и те же розы
Уже который год нахально продают.
ПОСЛАННИК
В пыльных пространствах затерянный город
Дождиком к небу пришит.
И оттого, что ни в чём нет опоры,
В горле немного першит.
В сквере гармонику мучает нищий,
Выпив от скуки с утра.
Жизнь для него – только поиски пищи,
А не фантазий игра.
Катятся мутные волна Дуная,
Вальс вырождается в марш.
В сумерки нищий уходит, хромая,
Как удручающий шарж.
И понапрасну скрывает Создатель,
Что непосильны труды,
Что попрошайка – его наблюдатель,
Тайный зачинщик вражды.
* * *
Вот – облако, безмолвное, как рыба,
И тень его взбегает на холмы.
Затейливый, как роспись хохломы,
Событий ход определяет выбор.
Полотнище заката над рекою
Напоминает разноцветный флаг.
Всё хорошо. И для особых благ
Нам неуместно Бога беспокоить.
Ведь наши слёзы – капельки воды,
И хромота притворна в каждом шаге.
И расползётся роза из бумаги,
Оставив стойкий запах резеды.
А время, запасенное с лихвой,
Назойливо как византийский мелос.
Да и пространства больше, чем хотелось,
У каждого из нас над головой.
КРУИЗ
Хоть и докучлив короб лет –
Не скоро старость нас догонит.
Как Одиссей на корабле –
Мы путешествуем в вагоне.
Сирены в тамбуре поют,
Но залеплять не надо уши:
В купе с размерами кают
Команда шумно водку глушит.
Вагон наращивает прыть
И вразнобой стучат колеса.
Досаду удаётся скрыть
В тени Родосского Колосса.
Для скромной гордости мужской
Цирцея пострашней Циклопа.
Лицо и волосы мукой
Усердно пудрит Пенелопа.
На крышах встречных поездов
Горят огни Святого Эльма.
В итоге праведных трудов
В глазах Гомера гаснут бельма.
Для проповедника химер
Вполне достаточно нагорий
А мы плывем, как и Гомер,
В морях бессмертных аллегорий.
Извечны мифы, как земля,
И привлекательней Морфина.
И вновь маневрам корабля
Благоприятствует Афина.
Для бесшабашных непосед
Пандоры ящик – просто ларчик…
А книгу, что забыл сосед,
Дочитывает умный мальчик.
ВЕЛЕС
Тоска и пыль заброшенных дорог,
Степных оврагов – лопухи и вереск…
Коровий бог – зеленоглазый Велес
В горячих травах подремать прилёг.
Все на земле – посланники небес.
И потому на ней уже без меры
Живых существ для утвержденья веры
И подтвержденья праведных чудес.
Но сквозь приливы медленной волны
Глядят русалки на соблазны суши –
Их полудевичьи и полурыбьи души
На небесах никем не учтены.
АЛХИМИЯ
Сыну Глебу
Лицо луны в распахнутом окне
Глядит на нас, как старая дуэнья.
И слышен в полуночной тишине
Гитары звон: «La vida es sueňo» –
Жизнь – это сон, и даже сон во сне.
И потому алхимик и мудрец
Смешали в тигле грех и покаянье,
Вино и серу, розу и свинец –
И целый мир стал просто расстояньем
Между двумя ударами сердец.
* * *
Используя возможности трансфера,
Вновь прочитать букварь любви с азов –
Мешает едкий кашель Агасфера,
Вдохнувшего бессмертия азот.
Всё, чем горит вечерняя Венера
И месяца нескромные рога –
Лишь раздраженье зрительного нерва,
Невоплощенной нежности угар.
Партнёрами в непраздничной кадрили
Перекликаемся на птичьих голосах.
Но всё, о чем бы мы не говорили,
Меняется буквально на глазах.
Сопоставляя звёздные орбиты,
О гороскопах наших умолчим,
Опередим течение событий
И следствия оставим без причин.
Чтоб строчка молчаливого курсива
В вечерний час мне вспомнить помогла:
Какой непозволительно красивой
И нестерпимо юной ты была.
* * *
Каждый розовый лепесток
Бездыханностью дня заморен.
Солнце выбелило песок
И бездельничает за морем.
Отворила ночь лабиринт,
Уготованный нам веками.
Лунный свет – словно аспирин,
Растекающийся в стакане.
Разум наш – для ключей брелок,
Потерявшийся у порога.
Жизнь – и следствие, и предлог
Для претензий к себе и Богу.
Счастье – с Дьяволом брудершафт,
Но ни тост, ни пустая фраза
Не украсят земной ландшафт,
Что убожеством мил для глаза.
* * *
Вот ангел с арфою поёт
О заповедных кущах райских.
И всё ж ему, как ни старайся,
Понятных слов недостаёт.
Ведь камнем верности – Петром –
Стал Симон, что отрёкся трижды.
Вечерю с признаками тризны
Не описать простым пером.
А Иоанна голова
Лежит на блюде Саломеи –
Здесь даже ангел не сумеет
Найти достойные слова.
Слабеет ангельская прыть,
Арфист играть уже не в силах,
А бес на инвентарных вилах
Сумел куплеты повторить.
Вступает в действие балет –
И убедиться каждый может,
Что у красавицы под кожей
Сосуды, мышцы и скелет.
И оттого, что легче пуха
Поэтов души и сердца,
В стихах слова Святого Духа
Звучат от первого лица.
ОБРАЗ
Мудрый Леонардо не нарочно
Мучился ночами напролёт:
Пусть улыбку называют пошлой –
Монна Лиза не забыта в прошлом
И волшебный образ не умрёт.
В каждой хате, это видно сразу,
Даже в очень дальней стороне –
Словно по единому заказу,
Толстые русалки пучеглазо
Смотрят с гобеленов на стене.
ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ
Молились утром, днём и ночью,
Не поднимая хмурых лиц,
Что б стать блаженными досрочно
И превратиться в белых птиц.
И как они узнать могли бы,
Копя земной гемоглобин,
Что в образе огромной рыбы
Господь всплывёт к ним из глубин?
Что есть на дне свои Афины,
Гельвеций и Аристофан,
Что ангелы Его – дельфины
И что Он сам – Левиафан.
* * *
Владимиру Гаухману
Вплотную подступили сроки
И тает в Антарктиде лёд.
Всё понимая наперёд,
Не зря печалились пророки.
И Днепр, вбирая все наречья,
Слезою Божию течёт
И сквозь века, через плечо
Глядится в царства Междуречья.
И благодарность, не обида
В сердцах за то, чем Бог воздаст…
Недаром нам Экклезиаст
Оставил мудрый сын Давида.
* * *
Ночь заполнила космос реки
Отражением звёзд и комет.
Жизнь прошла, не оставив примет,
Лишь повеяв теплом у щеки.
Торопливым словам – грош цена,
Счастье – тихий рассказ ни о чём…
Но, ликуя, стоит за плечом
Всё, чему ты нашёл имена.
ANTITHESIS
Цветистые рыбы. И певчие птицы.
Фонтаны Версаля и Бахчисарай.
Снега Фудзиямы. Степные зарницы.
Мы будто в раю. Только это не рай.
Погасшие звёзды. Шальные кометы.
Цунами и войны. Пхеньян и Багдад.
Грядущего Армагеддона приметы.
Мы будто в аду. Только это не ад.
Злорадство и зависть. Восторг и досада.
Двусмысленность счастья. Покорность судьбе.
Прекраснее рая, ужаснее ада
Всё то, что мы носим годами в себе.
* * *
Ночь, завершая звездный аудит,
Поставит утром старую задачу:
Если Господь послал тебе удачу,
Кого-то Дьявол горем наградит.
Они враждуют в горней вышине,
Не находя покоя в паритете.
И, значит, есть над ними кто-то третий –
Он милосердней, строже и страшней.
Он всех сопровождает до конца
И посылает неприметный случай.
Он бесполезной нежности научит
Любовью обделённые сердца.
ОСЕНЬ
Моей жене
Всё так же неуютно на земле
И так неоднозначно, как вначале.
Все дни в трудах мы, словно в кабале,
И о несбывшемся грустим ночами.
Пейзажами на серости холста
Художник не заменит приключений.
И потому бессмертна суета,
Что смертны все вокруг без исключений.
Пусть ты – монах, покорный небесам,
Или матрос, что выглядит похмельно,
Господь оценит наши души сам,
Он различает каждую отдельно.
И всякий раз мы, как и в прошлый раз,
Награды просим у небесной выси,
Но не зависит ничего от нас,
Да и от неба тоже не зависит.
Прожитых душ тускнеет колорит
И старится, страдая, юный Вертер.
И о любви так сложно говорить,
Как рисовать потёмки или ветер.
Стрибог вздыхает, травы шевеля.
Клин журавлей курлычет к непогоде.
И зимовать готовится земля.
А больше ничего не происходит.
КАЛЕНДАРЬ
Неоднозначен и непредсказуем,
Нежно пульсируя впалым виском,
День торопливо ботинки разует
И в сновиденья уйдет босиком.
За ночь листвой, измельчённою в ступе,
Осень окрасит окраины в хну.
Хмурое утро не сразу наступит
Даст утомлённому дню отдохнуть.
Дождик стекает по стёклам снаружи.
Жёлтый рассвет, словно мутный опал.
День, как и мы, лишь сейчас обнаружил,
Что наступление дня он проспал.
Не тяжелеет промокший кузнечик.
Собран и даже очищен миндаль.
И, завершая настенный чёт-нечет,
Голосом птицы запел календарь.
* * *
Вечерний час, факир и книгочей,
Перелистнул растраченное время –
И рыцари, в седле картинно кренясь,
Въезжают в город, временно ничей.
Ночь покатилась бочкою вина
Ступеньками заплёванных харчевен.
У города урчит в голодном чреве
И с подбородка капает слюна.
И маркитанка пляшет на столе
В восторге от украденного платья,
И тех монет, что рыцари заплатят,
Скупой хватить могло бы на сто лет.
Запойный рыцарь, ловкий костолом,
Кота от чёрта отличить не может.
Амур и Вакх – как близнецы похожи
И очутились вместе под столом.
Под утро в городе перепились,
Во всем возможном перейдя границу.
Но рыцарь, потерявший рукавицу,
Перелистнул назад волшебный лист.
И вновь луна с улыбкой неживой
Глядит на современные забавы.
И корчится от смеха змей стоглавый
На скрытой под асфальтом мостовой.
* * *
Тех, кого мы любили,
нет давно рядом с нами,
Только их оболочка
и дыханья каркас.
Оставаясь живыми,
стали смутными снами,
Так со временем шутка
переходит в сарказм.
Жизнь застыла, качаясь,
словно маятник кобры,
В беспредметном пространстве
между злом и добром.
Те, кого мы любили,
потускнели, как образ,
Что при свете лампады
отливал серебром.
И когда долгой жизни
мы подводим итоги,
На порог к нам приходят,
словно светлый укор,
Те, кто в прошлом остались,
потерявшись в дороге,
Удивительно юны
и милы до сих пор.
КАРТИНА
В обрамлении балкона,
Затаив в лице каприз,
Как с портрета, без наклона
Ты часами смотришь вниз.
Где там счастья медный грошик,
Закатившийся в траву? –
Жизнь бормочет, словно дождик,
Или снится наяву.
Будто в доме, где ветрами
Выдут воздух старины,
Ты в цветной знакомой раме
Так же смотришь со стены.
Там с утра столы накрыты
В ожидании гостей.
Тихо. Пусто. Шито-крыто.
Ни событий. Ни вестей.
СВЕТ ВЕЧЕРНИЙ
Свет вечерний золотит страницы
Краешком небесного огня,
Помогая сердцу устраниться
От досадной мелочности дня.
Вечер – смесь лазури и кармина
На холсте, засмотренном до дыр.
Книжный текст – сплошная пантомима
Буковок, поставленных в ряды.
Измеряя прошлое годами,
Мы не одолеем бег минут.
Наговоров, сглаза и гаданий
В этой жизни нам не обминуть.
Повторяя свойства хлорофилла
Каждой жилкой, бьющейся в руке,
Чувства разрушительная сила –
Силой мысли заперта в строке.
* * *
Вновь Сварог с изменчивой личиной
На Купалу тешится в кострах.
На земле всему первопричиной
Не любовь, а потаённый страх.
В городах осевшие скитальцы
Ощущают холодом сердец:
Ночь сквозь день протягивает пальцы,
Чтобы нас нащупать как слепец.
Сатанинской радости копытца
Голубиным крыльям не чета.
Никогда мечте твоей не сбыться.
Всё, что может сбыться – не мечта.
* * *
В забытом жанре пасторали,
Явив сомнительную прыть,
Мы малодушно постарались
Любовь от посторонних скрыть.
Ведь с равнодушных взятки гладки,
Не отыскать их днём с огнем.
И жизнь промчится без оглядки,
Мы даже глазом не моргнем.
Уже заметно покосились
Скамья, калитка и забор.
И незаметно износились
Былые гордость и задор.
Передзакатное свеченье
Мерцало в крылышках стрекоз.
Минут венозное теченье
Вбирал небесный варикоз.
Луна, пропорции нарушив,
Засеребрилась вдалеке,
Сжимаясь до размеров груши
У бесконечности в руке.
Небесный свод горел, как люстра,
И был зеленым, как берилл.
И было ясно: Заратустра,
О невозможном говорил.
ART ET VITA
Умолк, пошептавшись, партер.
На месте фанаты и пресса.
И тешит услужливо беса
Развязной игрою премьер.
Он ставит ни в грош инженю.
И ясно уже в первом акте,
Что дамы, гуляя в антракте,
Составят премьеру меню.
Он в пьесе – и трезв, и суров,
И любит так нежно сиротку...
А в жизни – пьет, походя, водку
В квартирах соломенных вдов.
И даже попавшись на лжи,
Он всех успокоит искусно…
Чем дальше от жизни искусство,
Тем больше похоже на жизнь.
МЫСЛЬ
Известно нам наперечёт
Как шелестят ночные клёны,
Как времени поток солёный
По венам медленно течёт.
Загустевая в зеркала,
Вода замедлила движенье.
И мы, лаская отраженье,
Уже касаемся стекла.
Всё, чем живут земля и высь –
Без сожаления и транса –
Из пятимерного пространства
Искусно вылепила мысль.
СЛУЧАЙ
Пусть верное сердце – из кремня,
Но искра любви холодна.
Мерцает Медведицей время,
В небесном пространстве без дна.
Ты в счастье, как в птицу, прицелься,
Не верь синеглазым лгунам:
В сегодняшнем дне мы – пришельцы
Из прошлого, милого нам.
И мы понимаем всё лучше,
Чего мы от жизни хотим,
И что безобиднейший случай –
И грозен, и неотвратим.
ПРАЗДНИК
Забеспокоился апрель,
Что ливень, весел и неистов,
Смыл на картине футуриста
Вечерних улиц акварель.
Прохожих тесная река,
Редея, сбавила движенье,
Но, чтоб исправить положенье,
Довольно будет ветерка.
Озоном ставший кислород,
Кровь заставляет пузыриться
И, возвращая краски лицам,
Зовёт на улицы народ.
Там развлекается Амур –
Нестрашный хищник и проказник.
И, разрастаясь, портит праздник
Всепроникающий гламур.
И лишь поэты морщат лбы,
Чтоб отыскать, минуя рифы,
Своим стихам слова и рифмы
В невнятном гомоне толпы.
АНАТОМИЧЕСКИЙ ТЕАТР
Здесь паутиною в углах
Колышутся усопших души.
Тела их, таинство нарушив,
Лежат на цинковых столах.
Звучит убогая латынь,
А не певучие терцины.
И благородство медицины
Не больше стоит, чем алтын.
Здесь всё идёт наоборот:
Студент, скрывая напряженье,
С лица приятным выраженьем
Жуёт, рисуясь, бутерброд.
Пустив в него из глаз стрелу,
Но без желанного ответа,
Студентка в ореоле света
Склонилась к низкому столу.
И, сердцем чувствуя тщету
Любви, которой быть не может,
На неживой бескровной коже
Подводит скальпелем черту.
Над отложным воротничком
Она, краснея, хорошеет…
А золотой пушок по шее
Сбегает нежным ручейком.
МИЛОСТЬ
Господь помилуй и спаси,
Кто в пьянстве перешёл границы
И не сумел остановиться,
Что так привычно на Руси.
Их жёны предали давно,
Не любят и не помнят дети.
И потому на белом свете
Утешить может лишь вино.
Ты их не этому учил,
Но сам, в непогрешимой славе,
На радость дьяволу оставил
И даже перепоручил.
Спасти не хочешь – так прости,
Ведь Ты же, Господи помилуй,
Был сам для них недоброй силой
На незатейливом пути.
Создав лозы хмельную плеть,
Ты, безусловно, знал заранее:
Твоих жестоких испытаний
Им ни за что не одолеть.
ПОЦЕЛУЙ
И не ветер с листвою судачит,
И не капает дождик ночной –
Это сердце застенчиво плачет
После очередной неудачи
В неприветливой жизни земной.
И чтоб в мире людской круговерти
Мы забыли о том, что прошло,
Нас, согласно библейской омерте,
На пороге рожденья и смерти
Ангел крепко целует в чело.
* * *
Не лучше, чем слабость,
безмерная сила.
Излишек свободы
не лучше тюрьмы.
Красавица часто
бывает не милой.
Большое богатство
не лучше сумы.
И радость не слаще,
чем горькие слёзы.
И чем славословить –
достойней молчать.
Библейские лилии
краше, чем розы.
Сильнее, чем джинн -
Соломона печать.
СХОЖЕСТЬ
Верно, схожи любви и старенья приметы:
Если светит луна, то не спится всю ночь,
Медью тратятся дней золотые монеты –
Ничего не вернуть и ничем не помочь.
Понимаешь, что ты в этом мире прохожий,
Что опасны стихи, словно песни сирен,
А надежды – на воспоминанья похожи,
Потому и печалит нам сердце сирень.
Так же зыбки в садах шелестящие тени.
И мешает дышать тёмных чувств круговерть.
И как в майских рассветах есть холод осенний,
Так и в юности – рядом далекая смерть.
ДУХИ ТВОРЧЕСТВА
Лучше невразумительных карм –
Размышленья в минуты отдыха.
Зря поверил земной Икар
Легкомысленным духам воздуха.
Незаметные духи глаз,
Но не знающие об этом,
Словно в планере плексиглаз
Для смотрящих с небес поэтов.
Мастерская скульптура – морг:
Части тел и голов в разборе.
Он Давида высечь не смог,
А тем более – высечь море.
Приловчилась порхать рука
С костяными духами клавиш.
Канифолевый дух смычка
Скрипача на века прославит.
В королевство кривых зеркал
Художники вносят лепту…
И украл не кораллы Карл –
Адамея «Волшебную флейту».
ПОЕЗДА
Как стихи Экклезиаста
Поезда уходят в осень –
Покидают мир контраста,
Растворяясь в купоросе.
У печали – свойства лупы,
И, хотя глаза устали,
Видим выпукло и крупно
Жизни мелкие детали.
И тогда понятно сразу –
Божий мир не для экскурсий.
Ангел мой голубоглазый,
Если боязно – зажмурься.
Нет любви и дружбы вечной,
Бесполезны смех и ругань.
Нет и станции конечной –
Поезда идут по кругу.
На перронах те же лица,
В чахлых скверах – та же осень...
И все та же проводница
Недопитый чай уносит.
* * *
Пустые скамейки и мокрый газон –
Скитается парками осень.
Влюблённые верят в несбыточный сон
И неба последнюю просинь.
И страсть – словно нож для разборок ночных,
Любовь – безопасные ножны.
А разум – фонарик один на двоих,
Им враг и товарищ надёжный.
* * *
Нам с тобою, Господь нас храни,
Жизнь всё меньше чудес обещает,
Забирает счастливые дни
И назад уже не возвращает.
Нас не убережет амулет
От всего, что уже не случится.
Всё заметней воздействие лет,
Все грустней выпирают ключицы.
Жизни нечеловеческий смысл
Раскрывают земные детали,
И желанней стаёт компромисс,
И понятнее миф о Дедале.
Есть у честных людей маета,
У бесчестных – вино и пороки.
И не нужно мудрить: нам и так
С преизбытком хватает мороки.
* * *
Жизнь – всего лишь рулетка,
Где сплошные зеро,
И удача нередко –
Трикстер в картах Таро.
Сочетание дива
И ненужных бравад.
Под забором крапива,
В чистом поле трава.
Пешки скромных привычек
И разгульность ферзя,
Разновидность табличек,
Что цветы рвать нельзя.
Ощущенье угрозы,
Что судьба не учла
Необъявленных в розыск
Мертвых душ чучела.
Сердца скрытая сила,
Прошлых дней новизна.
Жизнь – недолгая милость,
Свыше поданный знак.
Не любовные бредни,
А в Святые места
Наших сборов последних
Радость и суета.
* * *
Великаны, карлики, уроды
С головами рыб, собак и птиц –
Существа особенной породы,
Выдумка без цели и границ.
Сорняки божественной прополки,
Жители припрятанной страны,
Солнечного зеркала осколки
Но с обратной, лунной стороны.
Адский шум на этом пире жабьем,
И уже почти что наяву –
Неуклюже, словно дирижабли –
Сновиденья в прошлое плывут.
Кто-то нас давно и крепко любит,
Наблюдая грустно с высоты,
Как живут и умирают люди,
Так же бесполезно как цветы,
И народ, во всём Ему послушный,
Свято верит в первородный грех.
Ну, а те, что к жизни равнодушны –
Будут жить на свете дольше всех.
РУСАЛКА
Нам было ясно наперёд,
Что даже в случае удачи
Нас непременно осудачат,
Да так, что чёрт не разберет.
Но мы с трудом перенесли,
Когда, живую лишь отчасти,
Русалку пойманного счастья
Чужие люди пронесли.
Прошлись с ней кругом по селу
Как на языческом параде,
И уложили на веранде
На неподметенном полу.
Она теряла божий вид,
Приобретая вялость рыбы.
Мы и слезами не смогли бы
Её обмыть и оживить.
Потом поминок винный бред
Продолжился до отупенья
Под неразборчивое пенье
И многодневный винегрет.
Когда ж по правилам земли
Все наши беды и печали
Непоправимо измельчали,
Веранду просто подмели.
* * *
Ещё молчит в потомках голос крови,
Ещё любовь – однообразный звук.
Творенья разума – сильней творенья рук.
И пустота лежит в первооснове.
В итоге боязливого усердья
Мы не в раю окажемся – в аду:
Ведь зло в добре замёрзло, как во льду,
И слёзы не растопят милосердья.
И всё же в мире фальши и растленья
Земную гниль – в небесную красу
И в жгучий яд – целебную росу,
Процеживая, превратят растенья.
ЧТЕНИЕ
В окошке падает звезда…
Мы в долгих поисках ответа
Читаем книги до рассвета,
Что отдалился на года.
И волею бегущих строк
В плену у чтения навеки –
Мы помним, поднимая веки,
Ночного чтения урок.
Как монотонный парафраз –
Сетчатка глаз вобрала строки,
И мир, казавшийся жестоким,
Вдруг оказался парой фраз.
* * *
То, что девушка на выданье
Любит нас всего на треть –
Дар слепого тайновиденья
Не поможет рассмотреть.
В час ночной, когда над крышами
Млечный путь – как мошкара,
Дар глухого тайнослышанья,
Не подскажет, что пора.
Всё вместит в стихотворение –
От стрекоз и до планет –
Силой тайноговорения,
Навредив себе, поэт!
ВИЙ
Нам ближе идолы Перу,
Чем фрески и соборы Рима.
Ждет возвращения Перун.
В озоне провертев дыру,
Глядит с ухмылкою Ярила.
И жизнь для большинства – хомут.
Псалтырь закончился намедни.
А Вий укажет на Хому:
Бурсак погибнет потому,
Что выше всех летал на ведьме
* * *
Спеша, волнуясь, мельтеша
Так, что заходит ум за разум,
Твердя одну и туже фразу –
Себя не выскажет душа.
Себя не выскажет любовь,
Когда взаправду, не для вида,
Упрямство, ревность и обида
Заводят спор между собой.
На двери – траурный глазет.
В подъезде – гулко, словно в трюме,
И впечатление, что умер
Вполне живой ещё сосед.
Жесткости не занимать –
И сплетни шастают по дому…
Но так похожа на Мадонну –
В пятнадцать – будущая мать.
И, вовлечённые в бедлам,
Боимся мы, что вдруг некстати
Найдется общий знаменатель
Недобрым чувствам и делам.
* * *
Искупавшись, надевали платья
Девушки у тихого пруда –
Изгибались неокрепшей статью
И переминались от стыда.
Пусть под солнцем, на котором пятна,
Множество загадок и интриг –
Было в жизни всё для них понятно
Без усилий и премудрых книг.
Так и мы с тобою заслужили
Звёздную законченность орбит.
Видишь: наши ангелы сложили
Крылья сожалений и обид.
ЧЕЛОВЕЧЕК
Я человечка встретил,
Гуляя по переулку.
Он был в голубом берете,
Подмышкой держал шкатулку.
Был утренний воздух пряным,
Настоянным на ромашках.
На фоне кустов бурьяна
Желтела его рубашка.
Мне улыбнувшись робко,
Скрыть не сумел испуга.
Упала его коробка,
А он убежал за угол.
Верно, он был рассыльным
Некой волшебной почты.
В посылке той непосильной
Спрятано было вот что:
Градусник и ветрянка,
Книжка про Буратино,
Из-под микстуры склянка
С запахом карантина,
Мутный кисель просонок,
Толстенький слоник Индры,
Ёлочный поросёнок –
Глупый, зато в цилиндре…
Коротыш у забора
Ростиком был с мальчишку.
Тетка его – Пандора
Спешно прикрыла крышку
Той небольшой коробки
Со скарбом до боли бедным –
С памятью о коротком
Детстве послепобедном.
* * *
Жизни неприглядный смысл и правда
В том, что нам не избежать сумы,
Что блуждают на дорогах в завтра
Даже искушённые умы.
Прошлое не сразу возникает,
Но его не рассчитаешь впредь.
Может, нас отыщет Навзикая,
Чтобы полюбить и обогреть.
Незаметно жизни середина,
Пробежит – и не отыщешь след.
Потому-то ослик Наср-эд-Дина
Семенит на месте тыщу лет.
ПЛОЩАДЬ
Площадь – словно гроб,
Сделанный на вырост.
Дождевая дробь.
Пустота и сырость.
Не слыхать канцон.
И остроты площе.
Над землёй танцор
Переходит площадь.
Он – валетом треф
Упорхнет с каната.
Мышечный рельеф
Разглядит анатом.
Только на пари –
Всё, что в жизни ценно.
Окривел Парис
В неприглядных сценах.
Верности трофей –
Пряные гвоздики...
Оглянись, Орфей,
Мимо Эвридики.
Сущность теорем –
Мелодичней песни...
От обид сгорев,
От любви воскресни.
СОМНЕНИЯ
Когда согласен на компромиссы -
Тебе не нужен истлевший Йорик,
Отцовский призрак в тени кулисы
И благозвучность пустых риторик.
Сценарий жизни – в твоём портфеле
Лежит, как в ножнах клинок Лаэрта.
А бред сошедших с ума Офелий
Не для поэта, а для эксперта.
Быть иль не быть нам – не всё равно ли?
Оставим этот вопрос учёным.
Ведь так приятно в эффектной роли
Покрасоваться в берете чёрном.
Быть иль не быть нам – никто не скажет,
Ведь небылица не хуже были.
Мы, как и солнце, скрывая жажду,
Любовь, как море, лишь пригубили.
* * *
Художник, переживший поколенья,
Красавица, смутившая сердца,
Лукавый дед, что продаёт поленья,
Монах у изголовья мертвеца,
Загаданная Ферми теорема,
Курфюрста замок, вписанный в пейзаж,
И Вечный Город Ромула и Рема,
И государь, и жалкий персонаж –
Вмещаются в размер стихотворенья
И отдаются эхом в головах.
А жизнь – души бессмертной растворенье
Во времени, пространстве и словах.
